|
|
 |
Мне будет так легко,
Когда Я ВЫРВУСЬ ПТИЦЕЙ.
Я взмою в небеса
Сквозь тени облаков,
И точкой в небе я
Над спелою пшеницей,
Растаю в синеве,
Качнув своим крылом.
__________________________________________________________
Какой сегодня день?
Он сбился со счета…
Поначалу он ржавым гвоздем, делал на стене засечки.
Когда их набралось семь с половиной десятков, сверху гвоздь заметили в его руках, и отобрали. Больше под руками ничего не было. Пол был гладок и чист, как стол у заботливой хозяйки, и вдобавок холоден, как магазин автомата в зимнюю стужу. Он уже не обращал внимания на кашель, вырывающийся из него по утрам, удушающим лаем, когда на сопки, опускался вязкий, туман заполняющий, все уголки его «тюрьмы» размером метр на метр,
Тюрьмы, в которой он мог стоять или сидеть, согнув ноги в коленях.
Когда опухшие ноги переставали ощущать холод бетонного пола, он вставал, опираясь на шершавую стену, и пытался имитировать ходьбу на месте. Пытался перебирать ногами, осторожно ставя ступни с пятки на носок. Переминался через силу, стиснув зубы, до тех пор, пока ступни не начинало покалывать как иголками, и становилось больно.
Боль - это хорошо. Значит, ноги живы. Ноги чувствуют боль, а он чувствует их.
Но больше всего хотелось курить.
За все это время, как в насмешку, или в издевательство ему раза четыре бросали сверху, пытаясь попасть в голову окурок сигареты. Это почти всегда удавалось, и скаля лошадиные зубы, тот наверху, покатывался от смеха, по мальчишечьи, показывая ему, неприличный жест пальцем.
Жест, такой популярный в американских фильмах.
«Сам ты чурбан пуштунский», - думал он про себя, и добавлял вслух :«Fuck you!».
Он поднимал, отскочивший от головы «бычок» какой-нибудь заморской сигареты, с одной, от силы двумя затяжками, и припечатывал его к губе, жадно втягивая в легкие сладко-забытый дым. Даже от этих мизерных доз табака, становилось как-то легко и хорошо.
Метров пять отвесной серо - облезлой стены, сходящейся вверху голубым прямоугольником, висящим над его головой семьдесят пять верных, и неизвестно сколько, прошедших после этого, дней. Редкие птицы, мелькающие в голубом окне свободы, будоражили его мятущуюся в неволе душу.
Что он мог бы отдать за тот полет.
Что мог отдать он, старший лейтенант, десантник, попавший во вражеский силок.
Отдать за полет тех, свободных птиц, парящих в голубом просторе.
В том, который прорисовывался над его головой небольшим квадратом свободного, но чуждого ему неба. Он, как-то пытался пофантазировать: сколько дней, месяцев, лет жизни, он отдал бы за минуту, час полета. Странно, но он, никогда не помышлявший о стихах, о поэзии, вдруг начал невольно конструировать мозаику из слов. Ошибался, нервничал, радовался, когда что-то похожее на рифмы, более менее ровными строчками рождалось у него в голове.
«Мне взмыть бы в небо птицей…»
Нет, это не то.
«Я вырвусь птицей…»
Опять не то, не то…
Он пытался представить себя в легком, невесомом полете, раскинувшим крылья.
«Мне будет так легко,
Когда Я ВЫРВУСЬ ПТИЦЕЙ».
Он с какой-то беспредельной тоской взглянул вверх.
«Я взмою в небеса
Сквозь тени облаков».
И неожиданно слова, поплыли одно за другим, выстраиваясь в ровную цепочку.
«И точкой в небе я
Над спелою пшеницей,
Растаю в синеве,
Качнув своим крылом».
Ему показалось, что птица, мелькнувшая в квадрате света, качнула ему крылом…
«А вдруг, - ему пришла в голову, совсем шальная мысль. « А вдруг это такой же братишка, может даже его земляк, обратившись птицей, полетел домой, на Родину?»
Он улыбнулся одними лишь глазами, как улыбаются в одобрении чего - то хорошего, или радуясь встрече с кем - то родным, близким.
20.07.2002 г.
© Copyright: Матвей Белый, 2002
Свидетельство о публикации №1208060097
|
